Капитан – это именно с ним знакомится каждый первопроходец в начале своего морского пути. Капитанский взгляд на бывшего курсанта, стойкое мнение, что тот ни хрена не знает, приехал сюда задавать глупые вопросы и мешать работе. Это как дефлорация – невозможно забыть. В память врезается четко и навсегда. Полагаю, что каждый моряк помнит своего первого капитана, неважно, был он хорошим человеком с большой буквы К или психическим инвалидом, устраивающий тотальный геноцид всему экипажу. У меня первый капитан был хорват с небольшой, но отчетливой «вавой» в голове. Политически подкованный выходец с Балкан он в прошлом был военным моряком. Когда начались нешуточные волнения в его родной Югославии и в воздухе отчетливо запахло приближающимся шухером, он решил от греха подальше распрощаться с доблестным югославским военно-морским флотом и податься на вольные хлеба в торговый флот.
Несмотря на все его заслуги, безумные глаза руководителя и грохочущий баритон, карьера его начиналась в должности простого третьего помощника капитана на небольшом сухогрузе под панамским флагом. Благодаря усердию и военно-морской смекалке он впоследствии был возведен в чин старпома, а через год надел и капитанские погоны. Наши дороги пересеклись с ним в тот знаковый момент, когда я со своей пятой точкой только стали обрастать ракушками в первом рейсе на Мальте. Он был уже несколько лет флагманским капитаном на «Challenger» – этом непотопляемом цементовозе всего Средиземноморья.
Капитан был высоким, подтянутым, с командирскими усами, энергичным и быстрым как пуля. Ему на тот момент было сорок пять лет. Среди экипажа его звали просто – Боян (именно с ударением на первый слог). Он был скуп на похвалу, имел хищный взгляд и считал себя пупом Земли, как впрочем, все хорваты. Страдал от пагубной привычки вечерами в одиночестве напиваться в сиську и петь себе под нос душевные песни о балканских женщинах. Но это не мешало ему любить спорт и физкультуру. Переходы «Челленджера» были ультракороткими и капитану часто выпадала возможность утром у причала побегать трусцой на свежем воздухе, чтобы восстановиться после вчерашнего возлияния.
Капитан не любил три вещи – это старпомов с капитанскими дипломами, электрика Жору и недовольство хорватской кухней. Когда он злился на старпома за очередной промах в работе или на явный пофигизм судового электрика, его усы вставали дыбом строго параллельно палубе судна, глаза сатанели и он начинал с надрывом орать как бешеный павиан на все Средиземное море. Служба в ВМФ не прошла даром – голос у него был действительно грохочущий, как выстрел из самого главного калибра. Когда он начинал увеличивать свои децибелы, все знали что нельзя капитану попадаться на глаза – это чревато стрессом и гарантированной бессонницей. «Счастливчики» не успевшие улизнуть, резко прикидывались ветошью и считали в голове до ста. Ровно сто секунд необходимо было капитану чтобы выразить свое отношение к дисциплине на судне, к папе и маме старшего помощника и ко всему этому разгильдяйству которое он тут развел на пару с электриком.
Старпом от таких комплиментов посылал капитана в глубокую хорватскую задницу, запирался в каюте и пил горькую наедине с ностальгией. Общение с далекой родиной через призму граненного стакан приводила старпома в умиротворение и к мечтам о новых «Жигулях» и круглых бедрах супруги. И так увлекали его эти грезы, что бывало, не появлялся он и на грузовых операциях, а просто лежал вниз портретом на палубе у себя в каюте и разлагался на химические элементы. Но не всегда хлипкая дверь в каюту старшего помощника была препятствием для темперамента Бояна. Особенно на двадцатидевятилетнем голландском сухогрузе и тем более под натиском могучих ступней 44 размера. Старпома приводили в чувство для дальнейшего разноса и в результате давали неделю на перевоспитание. Через неделю все повторялось снова.
Что касается румынского электрика Жоры-артеллериста, то Боян его не любил хронически. И было за что – Жора был ленив и аморфен как пигмеи в «Диснейленде». Поменять лампочку для него был колоссальный подвиг сродни взятия Рейхстага. К тому же он был из тех румынов, кто в ответ на децибелы капитана также громко жонглировал крепкими выражениями. Капитана это раздражало и якобы уменьшало его авторитет в глазах экипажа. Но однажды Боян все-таки заставил электрика сделать что-то полезное, кроме генерации человеческого компоста. Он загнал его на мачту менять топовый огонь. Это надо было видеть – огромный Жора висит на мачте как медведь на вершине сосны и ждет прозрения. Как менять топовые огни он не знал, а слезть уже не мог, потому что устал когда взбирался на мачту. Спускали Жору всем экипажем.
Иногда на «Челенджер» приезжал хорватский повар – давний кореш Бояна. Тогда на судне наступали черные дни. Звали этого сталевара Янусик Драган и готовил он так отвратительно, что каждый из моряков в душе искренне желал ему вырвать пищевод. Свою стряпню он называл «хорватскими деликатесами» и травил экипаж ею три раза в день. На возгласы, что это не еда, а навоз вперемешку с кетчупом, капитан отвечал железобетонно тремя словами – чемодан, аэропорт, Родина.
Боян знал пять языков: кроме родного – итальянский, испанский, английский и местами русский. На русском языке он общался вполне сносно, но иногда в его лексиконе проскальзывали фразы типа «Запалить лучи» или «Будем начинять», которые поначалу приводившие в ступор всю палубную команду. Матросов он не гнобил, не оскорблял, на любой несерьезный промах в работе он закрывал глаза и списывал со счетов, ведь матросы трудятся как лоси, дышат цементом и вовсе не виноваты. А виноват во всем старпом, потому что он с капитанскими документами и вообще скользкий тип. А капитан на судне может быть только один – это он, Боян.
Мой первый капитан любил выбирать якорь по военно-морскому, с куражом и надрывом. На скорости в 5 узлов мы якорем расчесываем морское дно, потому что капитан не любит ждать, он торопится, потому что на Мальте без цемента уже ломка у всего населения. И только он сможет спасти этих потомков мальтийских рыцарей. А якорь новый привезут, делов-то…
Капитан нашей шхуны любил контрабанду и женщин. Его любимая фраза на русском языке – «А будут ли пички?». Пичками – он называл всех женщин независимо от размера груди, роста, веса и политических взглядов. Фразу он повторял за день десятки раз. У вахтенных матросов интересовался, у кока, у деда, у агента, у всех… И всегда уточнял, если их нет, то когда они придут на судно, чтобы его обязательно позвали. Они все не приходили и не приходили. Так не разу и не пришли, за все мои два контракта. Это была такая большая и очень смешная хорватская шутка. И если капитан спрашивает о пичках, значит у него настроение выше ватерлинии, Жора уже получил люлей и можно не напрягаться.
А что касается контрабанды. Этим капитан занимался  ради спортивного интереса. Ведь кто не рискует, тот всегда проигрывает. Небольшие партии дешевого алкоголя иногда кочевали с одного порта в другой. Но это уже совсем другая история….
Первый капитан меня многому научил, заставил поверить, что море – это не конец света, а только его начало. Показал как надо относиться к морскому делу и вообще искать только положительные моменты в этом процессе. Чем я ему премного благодарен.
P.S. На фото не Боян.... :)-Источник: Блог моряка торгового флота